с ними со всеми. Гаору смертельно хотелось сразу и есть, и спать. Но поскольку жратвы не предвиделось, то надо идти ложиться, чтоб… что не доем, то досплю — старая мудрость.

Сдав машину, Гаор пошёл в рабскую казарму. Внизу было уже тихо и пусто. И всё как раньше. Будто и не было у него этих полутора декад, когда он… а ведь и впрямь по самому краю у «печки» прошёл, ещё бы чуть-чуть и всё, кранты и полный амбец.

Гаор вошёл в свою, да, свою спальню, наполненную синим ночным светом, храпом и сопением множества мужчин. Прошёл к своей аккуратно, но не им, как он сразу заметил, застеленной кровати и стал раздеваться.

— Рыжий, ты? — спросил сонный и чуть-чуть удивлённый голос Старшего.

— Да, я, — ответил Гаор, вешая в шкаф свою кожаную куртку.

Сопение и храп мгновенно затихли. Неужели и впрямь все только притворялись? — успел удивиться Гаор. Потому что бесшумно вскочивший на ноги Зимняк молча сгрёб его в объятия.

— Живой, аггел рыжий! — услышал Гаор обжёгший ему ухо шёпот.

— Ага, — выдохнул он, сжимая Зимняка в ответном объятии.

— И где тебя носило? — почти естественно зевнул Старший.

— В аренде был, — ответил Гаор, отпуская Зимняка.

— Давай, — Старший снова зевнул, уже непритворно, — мотай в душ и ложись. Поздно уже.

Гаор почувствовал, как к глазам подступают слёзы, и, скрывая их, завозился, собирая всё необходимое для душа, снимая и вешая в шкаф выездные брюки. Ботинки тоже в шкаф, шлёпки, ага, вот они. До душа он и в белье дойдёт, а обратно… полотенцем обмотается, да и спит эта сволочь, наверное. Спальня тихо шумела быстрым от койки к койке шёпотом. Под этот шёпот Гаор собрался и пошёл к выходу. Уже у самых дверей его нагнал Весенник, быстро обнял и убежал обратно. Гаор стремительно прошёл, почти пробежал по коридору в душевую, чувствуя, как лицо ему заливают слёзы. Надо же…

В душевой пусто, пахнет мылом… как всегда. Ну да, все, кто в дневной, уже легли. Он быстро снял и придирчиво осмотрел своё бельё, особенно подштанники — вдруг опять закровило — и уже спокойно засунул его в грязное и занял ближайшую пустую кабинку, врубив воду на полную мощность, чтобы смыть неудержимые слёзы.

Надо же… да… да его из тех фронтовых разведвылазок так свои не встречали. Только… только Жук тогда на вокзале, когда им разрешили выйти из строя и обняться с родными, потом опять построили и повели в Храм на благодарственный молебен, да, тогда, он так же обнимался с Жуком, единственным, кто его встречал. Он и не ждал, думал, не к кому будет подойти, останется в строю, ведь не генерал же, и не Братец его приедут на вокзал, как же, жди, а тут… бегали ещё какие-то девки с цветами, одна всё пыталась влезть между ним и Жуком, чтобы всучить ему свой грёбаный букетик-метёлку, и он шуганул её шёпотом, но по-армейски, и только сигнал на построение разорвал их объятия. Жук ещё был в парадном студенческом мундире. Вьюн попытался было проехаться насчёт тыловых крыс-очкариков, и он заткнул его ударом по морде, придравшись к съехавшей слишком набок фуражке. Да, их перед самым Аргатом заставили переодеться в новенькое парадное обмундирование, а старое фронтовое сдать, чтобы будто не с фронта, а на парад. А после Храма отвели в казармы, и Жука он увидел уже только демобилизовавшись вчистую. Жук… «Жук, прости меня, если можешь, прости, друг, я теперь даже в мыслях не могу тебя побратимом назвать, предал я побратимство наше, Жук, поймал меня тихушник аггелов, не нашёл я ловушки, думал только микрофон этот аггелов, а он… прости меня… прости, пусть тебе за Огнём тепло и светло будет, чист ты, перед людьми и Огнём чист, а я… меня теперь Коргцит ждёт». Коргцит — ледяное поле наказаний за Огнём, туда Огонь отправляет предателей, палачей, клятвопреступников, отце- и братоубийц, на вечные безысходные муки…

Гаор выключил воду и протёр мокрыми ладонями лицо. Ну, всё, хватит реветь и скулить. Здесь тебя за человека пока считают. Вот и будь человеком. И давай в темпе, до подъёма совсем ничего осталось.

Когда он вернулся в спальню, уже никто головы не поднял и голоса не подал. Ну, вернулся, ну, живой, всем-то на работу с утра, а если сволочь какая заметит и донесёт, то всем солоно придётся, не положена дружба рабам, а уж третьей-то спальне… Мажордому, сволочуге голозадой, только дай зацепку, он же из тебя тогда все жилы вымотает. Гаор быстро повесил и расправил полотенце, разобрал постель и лёг. Всё, теперь… додумать он не успел, проваливаясь в голодную черноту сна.

9 декада

7 день

С утра и за завтраком тоже никто и никак, разве только каши ему на ложку больше обычного положили, и хлеба ломти чуть потолще, чем остальным. Вставая из-за стола, Гаор взглядом нашёл Старшую по кухне и молчаливым кивком поблагодарил её за заботу и внимание. Она ответила быстрой улыбкой. В общей толпе Гаор пошёл было в спальню переодеться для работы в гараже, но его окликнул Мажордом:

— Дамхарец! Иди сюда!

Выругавшись шёпотом сквозь зубы, Гаор пошёл на зов.

Мажордом придирчиво оглядел его.

— Ты где был?

— В аренде, — спокойно ответил Гаор.

— Полторы декады?! — взвизгнул Мажордом.

Вокруг сновали по своим делам, чутко и внимательно прислушиваясь. Гаор подчёркнуто спокойно пожал плечами:

— На сколько сдали.

— И что ты там делал?

— В гараже работал.

— А где был Фрегор?

— Не знаю.

— Как это не знаешь?! — заорал Мажордом. — Ты телохранитель и не знаешь, где твой хозяин?!

— Я раб-телохранитель, — поправил Мажордома Гаор, — мне Фрегор ничего не сказал. А тебе интересно, так пойди и сам спроси, — и усмехнулся. — А я ещё жить хочу.

Рядом кто-то хихикнул. Мажордом резко обернулся, и коридор сразу опустел.

— Не нарывайся, Дамхарец, — прошипел Мажордом.

— На что? — начал злиться Гаор.

У него работы в гараже выше головы, а тут этот придурок остроносый лезет.

— На что я могу нарваться, Мажордом? Чем ты меня испугаешь?

— Да я…

— Что ты? Своё отродье вместо меня за руль посадишь?

Такого удара Мажордом не ожидал, растерялся и замолчал. Обойдя его, Гаор вбежал в уже опустевшую спальню и стал переодеваться для работы в гараже. Вот аггел, из-за этой сволочи он опоздает, подставит парней.

Но он успел догнать их, и в гараж они вошли все вместе. Механик как всегда ни словом, ни движением не высказался ни по поводу его в полторы декады отсутствия, ни по поводу